«Каждый предмет царской эпохи мне необычайно дорог…»

тМихаил Сергеевич Яблоков – преподаватель гитары в Тюменском колледже искусств с 1971 года. Краевед, историк гитары, кандидат исторических наук. Любитель старины глубокой. Собственно, об этом сегодня наш разговор. Каждый раз, заходя в его кабинет, я чувствую какую-то особую атмосферу. Здесь не только всё напоминает о музыке, например, немецкое пианино, которому уже более 100 лет, фотографии известных гитаристов в изящных рамочках на стенах, пачки нот и книги с пожелтевшими страницами, которые разместились на миниатюрных полочках с оригинально выточенными округлыми деревянными формами, но здесь же мы видим большой портрет святого Государя Николая Второго, фотографии царских особ, снимки дореволюционной Тюмени, маленькую икону Иоанна Кронштадтского, бросаются в глаза большие старинные часы с боем. Да, ещё зеркало, достаточно большое, но, судя по его состоянию, весьма древнее. В перерывах между занятиями Михаил Сергеевич пытается придать книгам, порой уже с истлевающими страницами, вторую жизнь, он бережно переплетает их и склеивает порвавшиеся листочки. В этом почти крошечном кабинете, площадью не более 8-ми метров, стоит небольшой дубовый столик, которому лет 60, и венский стул. Учиться играть на гитаре в такой обстановке, тем более Баха, Гайдна, Джулиани, Тарреги, можно не сомневаться, не только благоприятно, но и полезно, результативно.

1917 год – это катастрофа планетарного масштаба

Михаил Сергеевич, откуда у вас такая тяга собирать старинные вещи, книги, фотографии, мебель, часы? С чего всё началось? Когда у вас появился такой азарт к коллекционированию?

– Коллекционирование – это не совсем то слово. Это что-то возвышенное и профессиональное одновременно, а я человек приземлённый. Мне что попадается на глаза, что очень понравится, то я и беру. Вот недавно мне подарил мой коллега Сергей Малягин эту книгу (показывает): 

А началось всё с юности, но только с того, что я стал из дома выносить, а не приносить (смеётся). Нужны были деньги, и первую книгу, которую я принёс в магазин, была «Тихий Дон», потом ещё отнёс какие-то книги. И вот в этом магазине я впервые обратил внимание на красивые старинные вещи, достаточно дорогие, в том числе на книги, в богатых ажурных переплётах. Это как-то сохранилось тогда в моей памяти.

Рос я в деревянном доме дореволюционной постройки, антиквариата у нас не было, кроме швейной машинки «Зингер» и венского стула, которые достались от бабушки. Как-то напротив нас стали строить здание, серое, унылое, даже когда его возводили, оно уже давало трещины. Я увидел, какое это безобразное строительство, оно было абсолютно бездарным, здание выглядело неэстетично, от него веяло холодом и чем-то мрачным. Поскольку окружающие дома были построены до революции, я невольно впитывал эту уходящую красоту и удивлялся, насколько талантливы были архитекторы прошлых веков. Уже тогда мне приходила мысль, что с 1917 года – это вообще-то уже какая-то другая реальность, в которой мы оказались. Исчезли ремёсла, исчезло какое-то сакральное отношение к окружающему миру, вообще к вещам, среди которых мы живем. Современная архитектура – эталон дурного вкуса. При этом упростились человеческие отношения, не стало того вдохновения, которое я испытывал от встречи с людьми дореволюционного воспитания, таких было несколько человек в моей жизни – это совсем другие люди по своему поведению, манерам, языку, менталитету. Даже так называемая интеллигенция после 1917 года мало чем отличалась от рабочих и крестьян, которые принесли с собой вместе с революцией то худшее, что было в них. Я считаю, что это была катастрофа планетарного масштаба. Перестроили всю систему власти, и появилась новая реальность, новые люди. Я, правда, осознал это значительно позже.

Мне всегда хотелось погрузиться в вечность

Значит, почувствовать ту эпоху, тот дух возможно через вот эти вещи, которые вы собираете?

– Можно и так сказать. У меня был товарищ с первого класса, потом мы ещё учились вместе в институте, Как-то он мне показал свою коллекцию монет и какие-то предметы старины. На меня это произвело впечатление. Поскольку он был в некотором роде старьёвщиком, как и я сейчас, то пригласил меня посетить места сбора макулатуры. Вот там я увидел примерно такие книги: (Всеобщая история Георга Вернера, 1896 года издания.)

Меня поразили, во-первых, изящный язык, во-вторых, необыкновенной красоты бумага, полный русский дореволюционный алфавит – эти яти, фиты, ижицы, твердый знак, другая орфография. Тогда у меня возникло ощущение, что страна наша продолжает быть носителем, хоть и временно она это потеряла, но все равно – чего-то высшего, очень красивого и благородного. И я тоже стал к этому причастен.

Вот ещё одно издание дореволюционное:

А потом позже пришло осознание, что и там, в царской России, не всё было так благополучно и благопристойно, так красиво, но, тем не менее, красивого и благородного было значительно больше, о чём можно говорить и чему можно посвятить, если не всю жизнь, но хоть какую-то часть своей жизни.

Затем наступил период, который я провел, к сожалению, достаточно легкомысленно, но за это время я не встречал людей, которые были бы хранителями старинных ценностей. А когда началась перестройка, я познакомился с довольно интересными людьми – среди них Саша Солодилов, который имел огромную библиотеку, Володя Минаков, они преподавали философию в наших вузах. Саша давал мне читать дореволюционную литературу. Вот с этими людьми впервые и всерьёз мы стали говорить о Боге, о Церкви, о православии. Я ещё более углубился в изучение истории России, появился научный интерес, я был поражён масштабами личности царя Николая Второго и Григория Распутина. И уже каждый предмет той эпохи мне стал необычайно дорог.

И с этого времени в вас уже проснулась настоящая страсть к предметам старины глубокой.

– Пожалуй, да. Когда я, так скажем, социально возмужал, у меня появились финансовые возможности, стал даже не собирать, а большую часть своих заработков тратить на покупку старинных вещей. Кстати, сейчас с этим вообще проблем нет. Индустрия распродажи вещей до 1917 года сейчас хорошо поставлена. Но всё это очень дорого. Но я и другие коллекционеры внутренне понимают, что эти вещи имеют настоящую ценность, на них отпечаток той эпохи, неповторимой и уникальной. В результате я собрал то, что собрал.

Вас интересуют старые газеты, журналы, фото и даже мебель.

– Старых газет мало сохранилось. Но есть газета марта 1917-го года, где дана информация об отречении. Снимки в оригинале меня не очень интересуют. Есть люди, которые любят их собирать. Меня подлинники интересуют только в вещах. А фотографии – это предмет спекулятивного торга, там, где начинается уже охота за ними, выхватывание друг у друга. Я в таком сообществе не состою и ничего не перепродаю. Продать – перепродать – я считаю, что для русских это всегда было унизительным занятием. И правильно, что таких людей называют спекулянтами. Что касается мебели – да, особо к ней отношусь, старинная мебель очень красивая, с изысканным дизайном, уникальными декоративными элементами. Но все эти комоды, стулья, шкафы требуют ухода, реставрации и немалых денег.

Что ещё есть в вашем арсенале?

– Я также собираю всё, что связано с музыкальными инструментами – гитары, пианино, рояли, детали к этим инструментам. Стараюсь это все реставрировать, приводить в более-менее надлежащий вид. Хотя не так много мне попадалось, но в своё время я так этим загорелся, что уже не считался со своими финансовыми возможностями и рекомендациями жены, ей не интересны мои увлечения. Если бы я ещё её спрашивал, никакой бы коллекция у меня не было. Супруга выросла совсем в других условиях, значительно более суровых. Там было не до интересов и хобби. А у меня наоборот, интересы выходили за рамки обыденной жизни. Мне всегда хотелось погрузиться в Вечность, время не властно над этими вещами, очень жалею, что день проходит быстро.

Русская гитара

Я так и поняла, что к людям преклонного возраста вы относитесь тоже своеобразно и с особым почтением.

– О, да. Мне всегда было интересно встречаться с людьми, которые значительно меня старше, мне посчастливилось иметь с ними доверительные отношения. Один друг у меня был 1901 года рождения – Сергей Михайлович Никольский. Я приходил к нему в гости, с ним можно было спокойно разговаривать обо всём, очень порядочный человек, участник гражданской войны.

Где утилитарность и духовность совмещаются

У вас есть коллекция старинных часов. Что вас так привлекает в них? Наверное, какая-то мистика?

– Самых старинных нет. Самые старые – это французские настенные, они продаются за 40 тысяч. Что привлекает. Во-первых, бой. Это же куранты, по сути, это церковное звучание. Для чего устанавливали куранты на колокольнях? Не только для того, чтобы отбивать каждый час, они напоминают о ходе времени, о том, что земная жизнь скоротечна, и каждый час приближает нас к Вечности. Да, в ходе времени есть мистика. Но интерпретировать можно по-разному. Во всяком случае, их не сравнишь с современными китайскими часами, в которых, помимо неприятного осадка, нет никакой эстетической нагрузки. Если бы мы уже стали роботами, то они, пожалуй, были бы пригодны. Есть мистика в старых часах или нет, но они сами по себе красивые. Это как раз тот случай, когда утилитарное и духовное совмещаются. От первой и до последней детали всё сделано безукоризненно и в практическом плане, и эстетическом.

Вам дарили эти часы?

– Такой замечательный вопрос вы задаете (смеется). Нет. Я сам дарю. К сожалению, ни учеников, ни последователей не имею. Были попытки привлечь людей, которые бы мне помогали за идею, но кончилось тем, что никто не хочет этим заниматься, везде только денежный интерес. Поэтому я один в этом плане, и люблю один находиться посреди этих старых вещей, слушать бой часов. Рассматривать эти уникальные, красивые, изящные, элегантные вещи, настоящие произведения искусства, читать книги.

У вас четверо детей, семеро внуков…

– У детей свои интересы. Внуки еще маленькие, но надежда на них есть, конечно.

«Царская Пристань»

А что ещё вы собираете? Посуду?

– Посуду уже перестал собирать. Она очень хрупкая, быстро бьется. Недавно купил дореволюционную сковородку, но так получилось, ее тут же украли. Даже в музее на Пристани (музей «Царская Пристань» – в этом здании останавливалась Царская семья перед своей отправкой в Тобольск в 1918 году – прим. ред.) тоже стали пропадать вещи после смерти директора Виктора Павловича Савченко. Меня это очень огорчает. Я стоял у истоков формирования этого музея, от всей души приносил туда старые журналы, газеты, фотографии, часы, всё, что связывало с пребыванием Царской семьи в Тюмени. Память о Царе для меня особенно свята. Привез туда несколько пианино, одно дореволюционное немецкое пианино, оно мне очень дорого досталось, потом ещё красивый старинный алябьевский рояль, натянул струны, нашёл реставратора и очень много времени потратил, чтобы услышать хотя бы, как он звучит.

Ещё выкупил царский стол в антикварном магазине, точно такой же, как находится сейчас в царском Ливадийском дворце в Крыму. Для этого я даже взял кредит 200 тысяч рублей. Стол отреставрирован за немалые деньги. Но это полностью мой подарок музею. Честно сказать, это был мой поступок, который мне самому понравился. Когда я увидел этот стол, то посчитал, что ему место ему только в музее. Аналогичные столы, которые есть в Ливадии, Тобольске и в музее Тюменской железной дороги, значительно меньших размеров.

С Виктором Павловичем мы купили старую мебель, я её сам реставрировал в свободное от работы время. Шкафы, стулья, комод – совершенно потрясающей красоты, всё это когда-то принадлежало хорошим людям.

Да многое что отдавал, но и многое потом не мог найти, потому что всё как-то терялось быстро. К огромному моему сожалению, там поселились люди, которым абсолютно чужд этот музей. Но при этом они чувствуют себя почти хозяевами. Стало уже тягостно туда приходить. Хотя сын и вдова Виктора Павловича в меру своих возможностей сохраняют статус святого места  на территории Царской пристани.

Надо бы обратиться к верующим, к епархии, чтобы взять под свой контроль работу музея. Как Вы считаете?

– Для начала было бы неплохо переместить алябьевский рояль в здание филармонии и закончить его реставрацию.

Что вам более всего дорого из вашей коллекции?

– Любая вещь, которую я собрал. Когда пропадает какая-то вещь, я сильно переживаю. К сожалению, многое у меня растащили, я очень долго потом не могу найти себе покоя. У меня был целый шкаф ценных книг, их взяли и просто выбросили. Причем мне говорят: «зачем они вам, всё же есть в интернете». Они даже не извинились. Я с этими людьми даже какое-то время не здоровался. Но вы знаете, я позвонил одной монахине, моей бывшей коллеге, она мне сказала такие хорошие слова: «Господь попускает такие утраты, надо привыкать, потому что их может быть еще больше». И я как-то потихоньку успокоился.

Один раз мне очень повезло с книгами. Я ухаживал за бабушками, у которых была хорошая библиотека, старые книги по медицине, учебники 60-70 годов, сейчас жалею, что отдал их. Но дореволюционные я всё-таки оставил себе. У одной из них еще были две старые гитары, одну подарил музею. Были у них хорошие дореволюционные книжки, в том числе двухтомник Скабичевского, литературного критика, публициста, по тем временам по популярности известен не менее, чем Писарев и Чернышевский. Но книга уникальная, хроника всей литературной жизни, с литографией. Были там еще брошюры: «Русское богатство», «Есть ли жизнь на Луне», «История фотографий» Дагера, журналы «Нива», наверное, штук 20 я себе оставил. Использую их иногда для работы. Когда уже был близок час смерти этой бабушки, она мне говорит: «Миша, забери это всё». Я помню, два мешка книг тащил с такой радостью. Эти книги с красивыми ажурными переплетами у меня до сих пор хранятся. Бабушку эту я похоронил на свои деньги.

Вот такой я мир устроил себе совершенно естественным образом. Я живу в этом мире иллюзий, как кому-то покажется. Ведь кончится когда-то и моё существование среди этих старинных вещей. Прихожу домой, открываю книгу и погружаюсь в тот уникальный и далекий мир, общаюсь с этими людьми и чувствую, что здесь я не один нахожусь. Но «Всё мгновенно, всё пройдет; Что пройдет, то будет мило»…

Татьяна Симонова